Глава 25


ВОСТОК - ДЕЛО ТОНКОЕ


   Проведение занятий в институте, выполнение хоздоговорных работ, отчеты по которым практически составлял я один, работа над диссертацией и написание учебно-методических пособий, к концу учебного года доводили меня до состояния близкого к нервному срыву. Чтобы как-то восстановить силы, я в отпускное время брал путевки в местные дома отдыха, где отдыхал когда один, а когда с женой и детьми. Двенадцатидневный отдых обходился всего лишь в семь рублей. Остальную часть путевки оплачивал профсоюз. Часто бывал в доме отдыха Академии наук, нравилось мне в "Каратаге" купание в канале с ледяной водой, а в горном "Яврозе" - загорание на противоположном берегу бурного Кафирнигана, куда мы перебирались по подвесному мостику.

 

   В сентябре 1975 года, чтобы частично апробировать результаты своих исследований, я отправился в г. Орджоникидзе Днепропетровской области на 1-ю научно-техническую конференцию по электробезопасности на предприятиях черной металлургии СССР. До Киева летел самолетом, оттуда в Днепропетровск - поездом, а дальше, на автобусе, проехав весь Никопольский марганцевый бассейн, добрался до места назначения. В дороге все руки мне оттянули две большущие дыни, которые я захватил с собой из Душанбе. А тут еще и постоянно мешающий тубус с демонстрационными листами к докладу.

 

   В. И. Щуцкий привез на конференцию пол-кафедры. С ним приехали доцент Бацежев Ю. Г., который уже работал над докторской диссертацией, и человек пять аспирантов. В числе их были Цибизов А. М., Тамара Асанбаева и бывший ассистент из нашего института Рахимов О. С. Всех участников конференции разместили в гостинице, кормили в ресторане, который в обеденное время для посторонних закрывался. Мои дыни, разрезанные во время первого обеда за столом Щуцкого, произвели фурор. Они оказались сладкими и ароматными. Одну из них, наш шеф с королевским видом по кусочку разослал своим особо чтимым и нужным нам знакомым, сидящим в зале ресторана.

 

   В дни конференции я познакомился со многими молодыми учеными, работающими в области электробезопасности. Особенно мне запомнились кандидаты технических наук Найденов А. И. из Иркутска и Коренев Н. П. из Ангарска, которые, как и я работали над вопросами исследования безопасных величин электрического тока. В президиуме пленарного заседания рядом с нашим Виталием Ивановичем сидел профессор Волотковский, по книгам которого я когда-то изучал электровозный транспорт. Доклады проводились в первой половине дня, во второй - нас возили на различные экскурсии. Запомнилась поездка на карьер Орджоникидзевского ГОКа, где добывалась марганцевистая руда. Огромные роторные экскаваторы, беспрерывным потоком сыпали её на широкие ленты конвееров, этаких многокилометровых бегущих дорог, доставляющих руду на обогатительные фабрики.

 

   Из двух подготовленных докладов мне позволили сделать один: второй только напечатали в сборнике тезисов. Устроив прощальный ужин и обменявшись адресами, мы разъехались по домам.

   Это была моя последняя более-менее благополучная поездка, касающаяся диссертационных дел. Дальше пошла многолетняя полоса переживаний и стрессовых ситуаций.

 

   Началось все с того, что Высшая аттестационная комиссия по присуждению ученых степеней (ВАК СССР) утвердила новое "Положение", согласно которому повысились требования к ученым советам, в которых производились защиты диссертаций; более строго стали спрашивать с руководителей и оппонентов, изменились правила оформления самой диссертации.

 

   У меня к этому времени уже был напечатан беловой вариант работы. Согласно новым правилам, кое-что пришлось переделать. Но это была мелочь, по сравнению с тем, что началось твориться дальше.

 

   "Положение" требовало, чтобы официально научным руководителем работы был один человек. Им, естественно, остался доктор технических наук, профессор Щуцкий В. И., а кандидат наук, доцент Усманов Х. М. становился руководителем только на общественных началах. Этим самым я как бы выходил из-под его власти, что ему ужасно не понравилось, и он все свое недовольство перевел на меня. Ухудшились деловые отношения на кафедре, со мной он стал разговаривать сквозь зубы. Но вытолкнуть меня со своей кафедры он не мог, так как я уже приобрел некоторый авторитет среди преподавательского коллектива и студентов факультета и, кроме того, я в это время был избран секретарем парторганизации энергофака. Я неоднократно по-хорошему пытался объяснить Усманову, что изменения в научном руководстве произошли не по моей инициативе. Но он продолжал дуться и творить свои черные дела. Ведь он на правах руководителя рассчитывал воспользоваться моими материалами в своей докторской диссертации, а тут его планы нарушились.

 

   На заседании кафедры, где я доложил результаты своих исследований, большинство моих коллег одобрило работу и дало рекомендацию специализированному ученому совету МГИ принять её к защите. Но Усманов и, подговоренный им лаборант Кащавцев, выступили с категорическим заявлением о незаконности проведенных мною экспериментов, ввиду того, что они были поставлены на людях. Несмотря на мои доводы о том, что Усманов сам подписал методику экспериментов и участвовал при их проведении, и что подобные опыты проводятся по всей стране, мои оппоненты настояли на том, чтобы их мнение было записано в протоколе.

 

   Пришлось срочно принимать меры по обоснованию легитимности моей работы. Я обратился на кафедру "Физиология человека и животных" Таджикского университета. Ознакомившись с моими методиками, кафедра подтвердила безопасность и правомерность проведенных мною экспериментальных исследований, базирующихся на общепринятых физиологических и биологических положениях. Вдобавок, через знакомого мне вице-президента АН ТаджССР Соложенкина П. М. я вышел на министра здравоохранения республики Саженина, который попросил ученых медиков нашего мединститута разобраться в сути вопроса. Вникнув в него, компетентные товарищи в моей работе не нашли никаких антигуманных, а тем более, незаконных действий.

 

   Собрав необходимые документы, я выехал в Москву. В. И. Щуцкий, просмотрев их, дал добро на подготовку работы к защите. Но в соответствии с новыми требованиями необходимо было показать, что данная работа проводится в разрезе той или иной зарегистрированной научно- исследовательской темы. То, что она проводится в соответствии с планом НИР МГИ было известно, а вот когда я позвонил домой и попросил жену сходить и узнать в научно-исследовательском отделе регистрационный номер и название темы, в соответствии с которой проводилась моя работа в нашем институте, то Тамаре там ответили, что такой темы не существует. Усманов успел поработать и там. Но мы то вместе с ним по данной теме выполняли и хоздоговорную работу! Только потом, вернувшись домой, я у себя в делах обнаружил копию регистрационной карточки, в которой были указаны необходимые мне данные.

 

   На эти дрязги ушло два года. У меня появились новые публикации, кафедра ЭГП успела перебраться в новое здание МГИ, на ней сменилась часть аспирантского состава. К этому времени Щуцкий внимательно отредактировал мою диссертацию и разрешил написать автореферат. Мы стали готовить работу к защите.

 

   Внезапно мой шеф дал отбой. До него дошла информация о том, что Усманов, в случае моего допуска к защите, пригрозил обратиться в ВАК. В такой ситуации ни один ученый совет не принял бы мою работу к рассмотрению. Восточная коварность сработала. Расстроенный и внутренне опустошенный, я возвратился домой.

 

   Я и раньше слышал о существовании на Востоке особой щепетильности в вопросах социальной иерархии, а также об азиатском вероломстве, но самому с этим встречаться как-то не приходилось. В первый год работы в институте по недомыслию попадал в дурацкие ситуации. Однажды, встретив нужного мне преподавателя-таджика, я, не задумываясь произнес: "О, на ловца и зверь бежит!" Тот, ничего не ответив, прошел мимо. Только потом до меня дошло, какую бестактность я допустил. Второй раз, на одном из собраний я, выступая по поводу нецелесообразности посылки на сбор хлопка студентов пятых курсов, возмутился: "Ну что же мы? Нас ведут, как баранов на заклание, а мы даже и не сопротивляемся". Несколько человек из присутствующих тут же надулись. Я понимал, что подобные инциденты с некоторыми преподавателями нашего института происходят из-за недостаточной грамотности и незнания русского языка и в дальнейшем, при применении народных оборотов, старался объяснять их.

 

   Работая на производстве, привык ценить людей и относится к ним в основном по тому, как они трудятся. Национальность значения не имела. Первый раз об этническом разграничении я услышал от И. Латыпова - преподавателя Ташкентского политехнического института, с которым я вновь встретился на стажировке в МГИ. Мы с ним познакомились лет пятнадцать назад, когда он был еще студентом горно-металлургического факультета ТашПИ. Помню, как он в Москве, в общежитии на "Студенческой" в подпитии откровенничал со мной: "А мы русских, если они не работают на нас, у себя в институте не держим. Я это знаю точно, я ведь член парткома факультета".

 

   Хотя в нашем институте работали преимущественно преподаватели-таджики, такой явной дискриминации "русскоязычных" у нас в то время еще не наблюдалось. Поступок Усманова по отношению ко мне большинство преподавателей осудило. Особенно возмутились декан нашего факультета Иноятов М. Б., преподаватели Махкамов А. Б. и Набиев В. Н. Они, как и Усманов, прошли аспирантуру на кафедре ЭГП МГИ, там же защитили кандидатские диссертации, и им было неприятно видеть, что среди них оказался такой неразборчивый в средствах достижения своей цели "коллега". Все знали, что Усманов собственноручно не написал ни одной статьи и ни одного учебно-методического пособия, но зато держал себя высокомерно, везде подчеркивая свою ученость. Кичился своими связями и представлял себя номенклатурным работником. Многих это раздражало. Дошло до того, что на какой-то вечеринке Набиев набил морду Усманову. Тот, симулировав сотрясение мозга, лег в больницу. До суда дело не дошло, но Усманов добился того, что Набиев вынужден был уйти из института. Впоследствии он дослужился до должности директора Яванской ТЭЦ.

 

   Прямой противоположностью Усманову был, недавно защитившийся преподаватель нашей кафедры, Абдумалик (Саша, как мы его называли) Махкамов. Это был скромный, выдержанный и культурный молодой человек. Будучи сыном министра внутренних дел республики, он никогда не подчеркивал этого, жена у него была русская, они вдвоем воспитывали маленького сына.

 

   У меня с Сашей установились хорошие деловые и товарищеские отношения. Я бывал у них в небольшой скромной квартирке за ювелирным магазином на проспекте Ленина. Он много работал над собой, добился годичной стажировки в Германию. Поездка туда была запланирована на осень, но жизнь распорядилась по-своему.

 

   Летом я отдыхал в доме отдыха Академии наук. Неожиданно на своей, только что купленной "Ладе", ко мне заехал Саша. Ездить он еще толком не умел: кое-как развернулся при въезде на территорию дома отдыха. Видя это, я попросил его не рисковать, на что Саша с улыбкой ответил: "Это что. Вот я сейчас в городе, на перекрестке, трогаясь на зеленый свет, прыгнул как мустанг!"...

 

   Через неделю, приехав домой, я взял местную газету и глазам своим не поверил: там был напечатан некролог о трагической смерти Абдумалика. Я тут же побежал в дом его родителей, успел только на поминки. Преподаватели с кафедры рассказали подробности его гибели. Наш лаборант Кащавцев пригласил его отдохнуть у своих родителей в горном Колхозабаде. Захватив, гостившую в Душанбе мать лаборанта, они втроем отправились туда. За рулем находился Саша. На крутом повороте горной дороги за строящейся Рогунской ГЭС неопытный водитель не справился с управлением, и машина закувыркалась вниз под обрыв. Кащавцев через выпавшее заднее стекло вывалился наружу и остался жив, а его мать и Саша погибли.

 

   К памятнику ранее разбившегося у Рогуна моего товарища Саши Цатуряна прибавился памятник Саше Махкамову.

 

   Тем временем, наши отношения с Усмановым продолжали ухудшаться. Как-то он вызвал меня к себе и попросил отдать ему все фотографии и пленку моей съемки пикника, который мы в свое время устроили в кишлаке Явроз. В лучшие времена (до наших разногласий), профессор Щуцкий несколько раз приезжал к нам в институт читать лекции и проводить заседания ГЭК при выпуске специалистов, подготовленных нашей кафедрой. Почти всегда, в состав комиссии включали и меня. Как-то одновременно с Щуцким приехал профессор из Московского энергетического института (МЭИ), которого пригласила кафедра электропривода. Традиционно, после окончания заседаний комиссии всем составом выезжали отдохнуть на природу. В этот год мы скооперировались и выехали за город двумя коллективами. Усманов заранее договорился, и к нашему приезду в Явроз хозяева уже накрыли столы. Я захватил с собой фотоаппарат и по просьбе присутствующих снимал те или другие сцены.

 

   С тех пор прошло несколько лет. И вот теперь, вспомнив о той съемке, и боясь, что у меня на него имеется компрометирующий материал, Усманов потребовал отдать фотографии и негативы ему. Я пообещал порыться в своих архивах, но, несмотря на ряд последующих домоганий Усманова, так ничего ему и не отдал. И хотя на некоторых снимках действительно были видны пьяные лица - в том числе и Усманова - я об использовании их в качестве компромата даже и не подумал.

 

   В сложившейся ситуации мне поневоле пришлось забросить свои диссертационные дела, тем более, что к этому времени выросли наши дети и нужно было заняться ими.

 

   Наш сын Саша вернулся из Армии в мае 1975 года, а осенью уже поступил на вечернее отделение нашего института. На другой год он женился на воспитательнице детского сада Люде Кулик. Несмотря на материальные трудности, связанные с моими постоянными поездками в Москву, мы с Тамарой все же сумели помочь им сыграть свадьбу в небольшом ресторане "Русская кухня", на которой присутствовали друзья и близкие знакомые наших молодых, а также гости, приглашенные нами и родителями Люды. В январе 78-го у Саши с Людой родилась дочка Вика.

 

   В 1976 году, получив отпускные, я со своей дочерью Леной, только что окончившей девять классов (на всех денег не хватило), отправились на Черноморское побережье. В то время там в Новомихайловке, рядом со всероссийским пионерским лагерем "Орленок", вблизи Туапсе, жила бывшая жена моего брата Алика. У неё мы и остановились. Большую часть времени проводили на пляже лагеря. Нам нравилось при волнении моря в 2-3 балла на надувном матрасе выбрасываться на гребне волны на берег. Летишь кувырком: голова - ноги, голова - ноги. Смех, визги. Забив в песок четыре палки и натянув на них простынь, я любил полежать на пляже под импровизированным навесом, обдуваемый мягким и ласковым бризом. Ездили знакомиться с побережьем. Побывали в Гаграх, Сочи и Сухуми. В сочинском порту я снял Лену на слайд у борта пассажирского парохода "Нахимов", бывшего немецкого военного транспорта "Берлин", полученного СССР после войны по репарации. Кто знал, что десять лет спустя, его около Новороссийска протаранит сухогруз "Петр Васев" и через восемь минут "Нахимов" затонет. Из 1234 человека, находившихся на борту, погибнет 423.

 

   Пришло время возвращаться домой. Билеты на самолет Адлер - Душанбе в Туапсе мы не достали и поехали в Джубгу. Там народу в авиакассах оказалось меньше.

 

   Не зря говорят, что мир тесен. Как-то на Новомихайловском пляже я лоб в лоб столкнулся с директором нашего Анзобского ГОКа Глазуновым И. Ф. Оказалось, у него в Новомихайловке была своя квартира. Несколько раз мы с ним позаседали в пляжном пивном баре. Он был большим любителем пива. Вскоре мы с Леной, загоревшие красным загаром, уехали, а Иван Федорович остался заканчивать свой отпуск.

 

   В следующем году Лена на "отлично" закончила среднюю школу и поступила в Душанбе в Таджикский государственный университет на экономический факультет. Русская группа, в которой она занималась, преимущественно состояла из девчат, ребят было мало. Она у нас была девочкой общительной, и вскоре у нас в доме стали собираться её подруги и друзья. Со многими из них мы знакомы и сейчас.

 

   Не знаю, как бы сложилась моя дальнейшая научно-педагогическая деятельность, если бы не произошли изменения в общественно-политической жизни соседнего с нами Афганистана.

 

   Наша страна, со времени заключения в 1921 году советско-афганского договора, жила со своими южными соседями в мире и согласии. Начиная с шестидесятых годов, все больше и больше наших специалистов стали приглашаться афганским правительством для оказания им технической помощи в деле развития экономики страны. На первом этапе из Таджикистана туда выезжали специалисты-таджики (в основном, выпускники факультета восточных языков нашего университета), которые работали в качестве переводчиков. В Афганистане государственными языками являются пуштунский и дари (фарси). Последний - почти таджикский. После апрельской революции (переворота) 1978 года в Афганистане с помощью Советского Союза резко обозначились социально-экономические преобразования. Мы усиленно стали помогать им строить электростанции, дороги и заводы, поднимать сельское хозяйство. Но не только это. Для обучения афганской молодежи и подготовки квалифицированных кадров в Афганистан стали посылаться наши преподаватели, многие из Таджикистана, так как они могли вести занятия без переводчиков. Оплачивали работу преподавателей за границей хорошо - в несколько раз выше, чем у себя в Союзе. Поработав там 2-3 года, они возвращались с деньгами, по сертификатам получали машины. Благодаря своим связям, в 1978 году уехал в Кабульский политехнический институт и наш Усманов. На его место исполняющим обязанности заведующего кафедрой назначили нашего старшего преподавателя, выпускника МЭИ Батакова В. П. Я его знал еще по жизни в Микоянабаде, они с моим братишкой Аликом пацанятами бегали по Катта-арыку.

 

   С отъездом Усманова обстановка на кафедре немного разрядилась, и я вновь стал подумывать о защите диссертации. В марте 1979 года меня послали в МГИ на повышение квалификации. В. И. Щуцкий договорился с руководством факультета, что я на занятия буду ходить по желанию, а, в основном, - заниматься своими диссертационными делами. Поселили меня в общежитии на "Студенческой". Там, наряду с преподавателями, приехавшими на ФПК из многих городов Союза, проживал и аспирант очной аспирантуры кафедры ЭГП, ассистент нашего политехнического института Мадусманов А. М. - скромный и порядочный молодой человек, впоследствии ставший заведующим нашей кафедры.

 

   Тогда же в общежитии на "Студенческой" на время остановился и другой заочный аспирант кафедры Щуцкого, тоже преподаватель ТПИ - Джума. У нас в институте он работал на кафедре электропривода. Будучи уроженцем Ленинабадской области, территория которой когда-то являлась владением сына Чингиз-хана, Чагатая, Джума сохранил все черты своих древних предков. Он был небольшого роста, коренастый, с круглой головой, скудной растительностью на лице и небольшими, закругляющимися вниз монгольскими усами. Кожа лица желтоватая, глаза выпуклые, черные, с пронзительным взглядом.

 

   Уже будучи кандидатом технических наук, он уехал работать в филиал нашего института в Ленинабаде, где в период трагических событий Таджикского переворота 1992 года, стал местным лидером одной из оппозиционных центральной власти организаций. Отсидев за свою деятельность небольшой срок в Яванской тюрьме, он каким-то образом очутился за границей в обществе сбежавшей туда элиты оппозиции: главы мусульман Таджикистана казикалона Акбара Тураджон-зода, председателя демпартии Шодмона Юсуфа, председателя Партии исламского возрождения М. Химмат-зода и других главарей переворота. Когда я жил уже в Борисоглебске, то неоднократно видел по ТВ, сидящего за столом переговоров лидеров оппозиции с президентом Таджикистана Э. Рахмоновым, и нашего Джуму. Они договаривались о делении власти - создании коалиционного правительства. Сейчас большой кази - замглавы правительства республики. Его можно увидеть в элегантном цивильном костюме, с аккуратно подстриженной бородкой и непокрытой головой. Куда делся черный халат, салла (чалма) и длинная борода?!. Я помню, как он в начале 90-х, выступая на русском языке, говорил о сохранении "гелофонда (так и сказал) таджикской нации". Теперь ясно, о каком генофонде он говорил. Неужели, ради того, чтобы быть у "руля", нужно было уничтожить десятки тысяч своих соплеменников?

 

   В нашем общежитии, этажом выше проживали два молодых казаха. Оба приехали на ФПК из Карагандинской области. Один был доцентом одного из вузов, а другой - инженером по безопасности с какого-то (сейчас не помню) горно-обогатительного комбината. Как-то к доценту приехала жена и привезла с собой конского мяса, колбасу "казы" и баурсаки (обжареные в бараньем жире шарики из теста). Они приготовили бешбармак и пригласили меня. За столом инженер разделся до пояса, осушил большую чашку водки и приступил к еде, запивая вареное мясо жирным бульоном-шурпой. Мясо он ел руками, жир тек до локтей, он вспотел и беспрестанно обтирался полотенцем.

 

   Как-то инженер пришел ко мне в комнату и рассказал историю, только что происшедшую у них на занятиях. В. И. Щуцкий, читая слушателям курсов лекцию по электробезопасности, назвал мою фамилию, имя, отчество и рассказал о моей работе, касающейся исследования воздействия электрического тока в экстремальных условиях. Услышав мое имя и отчество, в конце лекции наш казах встал и обратился к лектору: "Виталий Иванович, вы говорите Марат Янович, Марат Янович, а этого Марата Яновича я знаю - это ведь мой сосед по комнатам в общежитии!" Все присутствующие прыснули смехом.

 

   Время, проведенное мною в Москве весной 1979 года, было нелегким, но продуктивным. Сколько нервов было потрачено, пока я не подогнал свою диссертацию под новые требования ВАК. Черников Ю. Г. - ученый секретарь специализированного совета, в котором я должен был защищаться - оказался педантом. Он брал линейку и замерял поля на листах машинописи, ему частенько не нравились некоторые обороты в тексте. Переделывать приходилось по несколько раз. Основная трудность заключалась в том, что он проверял не все сразу, а по кусочкам. Исправишь отмеченное и вновь идешь к нему, а он был человек занятой, не всегда его можно было застать на месте. Затем диссертацию надо было сдать техническому секретарю Кузьмичевой Л. И., которая ставила свои препоны. Без подарка к ней идти было бесполезно - обязательно к чему-либо придерется. Влезала даже не в свои дела. Помнится как один доцент, сдававший ей докторскую диссертацию, был вынужден обратиться к председателю совета с жалобой на Лидию Ивановну, о том, что она предъявляет претензии к содержанию специфических вопросов работы, в которых она совершенно не компетентна. А одного нашего пожилого диссертанта Кузьмичева довела до такого состояния, что он, придя после встречи с ней на кафедру, в сердцах воскликнул: "Я пришибу её!" Когда я шел на встречу с Лидией Ивановной, мой шеф всегда просил меня не обострять с ней отношений.

 

   Одновременно с выполнением своей основной задачи - подготовке всех документов к защите - в этот приезд мне удалось в какой-то мере повысить свой культурный уровень. Я побывал в нескольких театрах и концертных залах. Наши женщины, проживающие в общежитии, вставали в четыре часа утра и шли в кассы Большого театра. Благодаря им, я в Большом послушал "Евгения Онегина" и "Зори здесь тихие", несколько раз был в театре оперетты, где увидел своих любимых артистов: Т. Шмыгу и Г. Васильева. Удалось сходить в театры Вахтангова, Пушкина и Яблочковой. В театре Маяковского посмотрел "Старомодную комедию" в исполнении Б. Тенина и Л. Сухаревской. Помнятся посещения Кремлевского дворца съездов, концертных залов "Россия" и "Центральный". Почему-то врезались в память самолетики, нарисованные на своде потолка в зале театра Советской Армии. До них было рукой подать - я сидел на самом верхнем ярусе.

 

   В Лужниках побывал на одной из игр чемпионата мира и Европы по хоккею. Там в перерыве встретился с начальником "Нурекгэсстроя" Лощеновым С. Я., которого я не видел в течение нескольких последних лет. В этом же помещении крытого стадиона удалось посмотреть и балет на льду.

 

   Кажется, в феврале месяце, после прохождения аспирантуры в МЭИ, успешно защитил кандидатскую диссертацию наш бывший аспирант Давлятшоев Д. Д. По этому случаю он пригласил меня на банкет, который состоялся в небольшом "рыцарском" зале ресторана "Прага". До этого я в ресторанах подобного класса не бывал. Меня поразило количество военных шинелей и папах, висевших в раздевалке ресторана.

 

   Запомнилась и другая ресторанная история. Мой напарник по комнате в общежитии - преподаватель Свердловского горного института и его знакомая - доцент из Магнитогорска - как-то вечером решили поужинать в каком-нибудь приличном заведении. Они пригласили и меня.

 

   Мы обошли все ресторации на Кутузовском проспекте, но свободных мест нигде не оказалось. Дошли до гостиницы "Украина", зашли в холл и заглянули в зал ресторана. Народу было немного, нас встретила миловидная официантка и любезно провела к большому столу. Посадила она нас напротив японца, который с удовольствием попивал водочку, закусывая её черной икрой.

 

   Когда мы стали делать заказ, официантка смутилась - она ошибочно приняла нас за иностранцев. Оказалось, мы зашли не в тот зал. Нас не выпроводили, но, выполнив заказ, обслуживающая девушка с блокнотиком и карандашом в руках так и простояла все время ужина рядом с нами.

 

   Перекусив, мы завели разговор со своим компаньоном по столу. Он на ломаном русском языке объяснил нам, что приехал из Японии по делам своей фирмы. Слегка захмелев, наш новый знакомый стал просить объяснить ему, что означает русское "ни пуха, ни пера". Все втроем, перебивая и дополняя друг друга, мы долго объясняли ему суть этой поговорки. Допив свой графинчик, японец на прощание попросил: "Сказите мне - ни пуха!" И сам же, засмеявшись, ответил: "К серту, к серту!"

 

   После его ухода к нам подсели немец и болгарин, который подарил нашей даме ампулку с маслом казанлыкской розы. С ним объясняться было проще.

 

   Устав сидеть за столом, мы решили размяться. Во время танцев нас все время освещали: то ли это были блики световых эффектов, то ли фотовспышки. Попробуй, разбери! Возвращаясь в общежитие, мы шутили: "Ну вот, досье на нас обеспечены".

 

   Первое мая я встретил в Москве. Все мои коллеги по курсам на дни праздников разъехались по домам. Уехали не только они. Город покинуло большинство приезжих и командировочных, на дачи на отдых выехало много москвичей. В последние апрельские дни Москва стала малолюдной, отсутствовали очереди, не стало толчеи на улицах. Я никогда еще не видел нашу столицу такой спокойной и умиротворенной.

 

   Чтобы не скучать, попросил Щуцкого и секретаря парторганизации кафедры ЭГП разрешить мне поучаствовать в праздничной демонстрации на Красной площади. Узнав об этом, сразу несколько аспирантов кафедры предложили мне заменить их. Меня включили в список, и утром 1-го Мая, с искусственными ветками и цветами в руках, мы, пройдя Большую Полянку, Каменный мост и Манежную площадь, под звуки музыки подошли к Красной площади. В проходе между Александровском садом и Историческим музеем наши колонны стали пропускать сквозь цепочки людей, одетых в гражданское. Вначале они стояли на расстоянии нескольких метров друг от друга, а на самой площади - вплотную. Каждый из них внимательно оглядывал идущих, особенно обращая внимание на руки. Я шел в третьей колонне со стороны Кремля. На трибуне Мавзолея стояли наши руководители. Брежнев приветственно махал демонстрантам рукой, большинство переговаривалось между собой. У многих, особенно у Подгорного, то ли от кварцевания, то ли от чего другого, лица были темно-красные.

 

   Миновав Москворецкий мост, демонстранты стали расходиться. За мостом стояли автобусы, которые развозили людей к станциям метро. Я с трудом нашел укромное местечко, куда выбросил свою разукрашенную ветку, сел в автобус, и с "Новокузнецкой" уехал в общежитие.

 

   Вечером второго мая на Красной площади и на улице Горького было народное гуляние. Люди просто ходили, веселились, пели песни. Никто их особенно не опекал. Немногочисленная милиция следила только за тем, чтобы не было драк. За весь вечер случаев нарушений общественного порядка мне не встретилось.

 

   После праздников я на кафедре последний раз доложил результаты своей работы, выслушал замечания по процедуре защиты. Большинство членов кафедры ко мне относилось благожелательно, все старались помочь в меру своих сил и знаний. Никогда не забуду доброту профессора Гладилина Льва Вениаминовича, у которого мне пришлось побывать и на квартире в Старомонетном переулке. Его жену, знали и любили все аспиранты кафедры. Зачастую, провожая своего любимого профессора домой, ребята на конечной остановке передавали его, предупрежденной по телефону, Вере Константиновне. Взявшись под руки, старики, мило беседуя, отправлялись дальше.

 

   Гладилины любили путешествовать. Ученики Льва Вениаминовича работали во всех концах страны, поэтому его вместе с супругой везде принимали с распростертыми объятиями. Побывали они и у нас в Душанбе.

 

   Лев Вениаминович был красивым седым стариком среднего роста, с детской улыбкой на тонком лице и стройной походкой. Позже, будучи уже больным, он, опираясь на палочку, все же старался ходить не сутулясь. Отличался высокими моральными качествами, обладал исключительным обаянием. Вокруг него всегда создавалась атмосфера доброжелательности и спокойствия. Когда он появлялся со своим небольшим портфельчиком в руке, на кафедре становилось светлее и теплее, все расслаблялись и забывали о своих неприятностях. Он со своей очаровательной улыбкой обходил всех и с каждым здоровался за руку.

 

   Мой шеф был другого склада. Разговаривал громогласно, часто на повышенных интонациях. Не всем это нравилось. Но его внешняя грубость компенсировалась огромной работоспособностью и обязательностью. У него было много аспирантов, которых он всегда доводил до конца - все они рано или поздно защищались. Каждую страницу диссертации он вычитывал сам, собственноручно исправлял или, при помощи ножниц и клея, переставлял отдельные фрагменты текста. У него было много печатных работ, в том числе несколько монографий по вопросам электробезопасности на горных предприятиях. Жил он вместе со своей Ниной Ивановной на улице Профсоюзной у станции метро "Беляево". Сколько раз я бывал у них! Частенько приезжал не с пустыми руками - привозил таджикские дары природы. Особенно после его инфаркта.

 

   В июне месяце, пройдя все необходимые инстанции, я, наконец, сдал свою диссертацию в совет. Отнес в типографию института напечатать свой автореферат и начал собираться домой. Акты о внедрении результатов работы у меня были, осталось взять отзыв ведущего предприятия, с которым я через наш "Горгостехнадзор" договорился заранее. Поэтому, как только вернулся домой в Душанбе, тут же вылетел в Ленинабад, а оттуда автобусом добрался до Адрасманского свинцово-цинкового комбината, где и получил необходимые мне документы.

 

   Раскрутив после каникул новый учебный год в своем институте, в октябре я вновь выехал в Москву, уже на защиту диссертации. По прибытии на кафедру ЭГП МГИ тут же занялся рассылкой автореферата и сбором отзывов на свою работу. Как раз в это время в том же совете, в котором, месяцем позже, должна была состояться и моя защита, по вопросам электробезопасности защитил диссертацию аспирант Горбунов А. - преподаватель нашей кафедры в ТПИ. Отметить это событие он пригласил и меня. Из ресторана "Варшава" мы все вместе вернулись в общежитие в Кожухах, где молодежь продолжила "обмывание" успешной защиты.

 

   Мою защиту назначили на совете, который должен был состояться 13 декабря 1979 г. Одна дата чего стоила! Обычно сбор совета лежал на плечах защищающихся: нужно было обзвонить и объехать каждого члена совета и упросить присутствовать на заседании. Многие, ввиду своей занятости, участвовать в заседании в указанное время не могли - собрать кворум было нелегко. А следующее заседание совета по графику предполагалось только через месяц. Если кворум не соберется - сиди и жди у моря погоды. А ждать нам, приезжим было нельзя - дома ждали занятия, да и материально было накладно. Вот и ходишь, слезно упрашивая каждого члена совета, обязательно прийти на заседание.

 

   Моим главным официальным оппонентом был профессор МЭИ, доктор технических наук Долин Петр Алексеевич, автор ряда книг по электробезопасности. Он тоже был представителем уходящего старшего поколения, и как большинство из них, отличался высокой культурой и добропорядочностью. Жили они вдвоем с женой на Фрунзенской набережной в доме за магазином "Тимур". Когда я впервые (предварительно договорившись) зашел к ним, Петр Алексеевич сидел за большим круглым столом, на котором навалом лежали книги и журналы, и что-то правил в своих бумагах. Когда мы оговорили некоторые вопросы, касающиеся моей диссертации, его жена предложила мне чаю. Я, сославшись на позднее время, с благодарностью отказался. Меня проводили до дверей и, когда я оделся, Петр Алексеевич, показывая на мою куртку, поинтересовался: "Марат Янович, а вам не холодно в ней?" Такая отеческая забота тронула меня до глубины души.

 

   В своем отзыве Петр Алексеевич дал высокую оценку моей работы, вручив мне его, пожелал мне счастливой защиты. Сейчас, каждый раз, когда по ТВ показывают фильм "Офицеры", я обязательно вспоминаю то время, в которое мне пришлось встретиться с четой Долиных - этих милых и добрых пожилых людей. Эта ассоциация вызывается эпизодом, происшедшим со мной на Фрунзенской набережной. Впервые направляясь к своему оппоненту, я, проходя у здания Министерства обороны, почувствовал, что это место мне уже знакомо. Приглядевшись, я вспомнил, что именно здесь на скамейке бывший комэск Иван Варава из "Офицеров", выбежав из подъезда здания министерства, встречается с женой и внуком своего боевого товарища.

 

   Помимо Долина мне был назначен и второй оппонент, кандидат технических наук, доцент Днепропетровского горного института Пивняк Геннадий Григорьевич, которого хорошо знал мой шеф Щуцкий В. И. Мне пришлось встречать и размещать его в гостинице "Университетская" на Ленинских горах. Чтобы получить место в гостинице, необходимо было взять разрешение в Министерстве высшего образования на Люсиновской улице.

 

   Организация защиты отнимала массу времени. Целыми днями я мотался по всей Москве, приглашая на совет её членов, встречался с оппонентами, собирал отзывы, готовил необходимые для защиты документы. Возвращался в общежитие поздно вечером. Помню, как однажды мне в предгриппозном состоянии в конце дня нужно было сходить на одну, заранее оговоренную, встречу, а ноги уже не шли. Я нашел у себя в кармашке пиджака несколько, когда-то подаренных доцентом из Владивостока, семян китайского лимонника, и, разжевав, проглотил их. Через некоторое время почувствовал прилив сил и двинулся на другой конец Москвы.

 

   И вот, наконец, наступил день защиты. Нужное число членов совета явилось, на душе стало немного спокойнее. С указкой в руках, обращаясь к графикам и таблицам на вывешенных демонстрационных листах, я доложил о результатах своей работы. Вначале от волнения голос прерывался, но постепенно я успокоился и закончил доклад как положено. Ответив на вопросы, сел на свое место. Начались выступления: сначала оппонентов, затем остальных членов совета и всех желающих. С одобрением моей работы выступил и приглашенный мною заведующий электротехнического отдела "Гидроспецпроекта" Тихомиров М. Г.

 

   Особых недостатков в работе отмечено не было, только один - негласный противник моего шефа - выступил с критикой обоснования проведенных экспериментов. В его выступлении прозвучали нотки, которые я слышал от Усманова у себя на кафедре. Как выяснилось позже, мой неофициальный оппонент поддерживал связь с нашим Усмановым. Из 25 присутствовавших членов совета, трое проголосовали против, двое воздержались, остальные мою работу поддержали.

 

   Несмотря на то, что результаты защиты были неплохие, почему-то особой радости у меня не было. Я чувствовал, что этим дело не закончилось. Не делая никаких торжественных обедов, подготовил все необходимые для ВАК документы и сдал их Лидии Ивановне. Купил авиабилет и перед отлетом позвонил в Душанбе своей жене о том, что я вылетаю. Тамара с волнением в голосе сообщила мне, что у них творится что-то необычное, все люди напуганы. Но что случилось, она так и не сказала. - "Приедешь - узнаешь", - и как всегда в последние мои приезды из Москвы попросила привезти мяса.

 

   30 декабря все средства СМИ сообщили о том, что Советский Союз ввел на территорию Афганистана ограниченный контингент войск. Только тогда до меня дошло, что имела в виду моя жена, разговаривая со мной по телефону. Прилетел я домой под Новый 1980 год. В городе было тревожно. Тамара рассказала как в те дни, пролетая на большой высоте над Душанбе, в небе надсадно гудели тяжелые военные самолеты, а брат Алик, живший в Гараутах, поведал о вертолетах, которые на подвеске транспортировали бронетехнику в сторону Айваджа. В ночь перед выступлением на сборные пункты призвали многих военнообязанных запаса.

 

   Воинские части, расположенные у нас в республике показали себя не с лучшей стороны. Надо было срочно прибыть в район Термеза на границе с Афганистаном, но техника - особенно автотранспорт - оказалась неисправной, в пути она постоянно ломалась. Колонны растянулись на всем двухсоткилометровом пути от Душанбе до Термеза. Видя такое положение, командование вооруженных сил страны бросило в Афганистан дивизию ВДВ из Белоруссии. Так началась бесславная война, продолжавшаяся на протяжении десяти лет.

 

НАЗАД                        ОГЛАВЛЕНИЕ                     ДАЛЬШЕ