Глава 8


  ЖИЗНЬ УЛУЧШАЕТСЯ.

ОКОНЧАНИЕ ТЕХНИКУМА

 

 

   Несмотря на общую послевоенную бедность в стране, у людей появилась надежда на то, что в скором времени жизнь улучшится. Недоедая и недосыпая, они восстанавливали разрушенное войной, достраивали прерванное ею. Работали все с энтузиазмом. Все искренне верили в то, что от результата их труда зависит будущее.

 

   Потихоньку, незаметно, жизнь входила в свою мирную колею. Стали открываться общественные столовые, как грибы возникали ларьки, в которых продавали так нравившийся нам морс. По центральной улице города начал регулярно ходить автобус. У нас в общежитии появились простыни и полотенца. И, наконец, в декабре 1947 года отменили карточную систему. Хлеб просто стали продавать в магазинах. С какой радостью было воспринято это решение правительства. Люди повеселели.

 

   Вскоре в нашем техникуме открыли студенческую столовую. До сих пор помнятся макароны по-флотски: толстые трубочки с мясным фаршем, которыми там нас кормили по низким, чисто символическим ценам.

 

   Мы взрослели. На своих однокашниц стали посматривать оценивающим взглядом, начали завязываться взаимные симпатии. Все чаще и чаще я ловил себя на том, что ищу возможность пообщаться со своей бывшей школьной одноклассницей Линой. В техникуме она как-то быстро из щупленькой девчонки превратилась в складную, претендующую на солидность девушку. Особой взаимностью она мне не отвечала, но и нашу дружбу не прерывала. Особенно часто мы были вместе, когда ездили к себе в район на каникулы.

 

   Дома у Лины был старенький патефон. Воспользовавшись тем, что её старшая сестра - инструктор райкома партии - целыми днями пропадала на работе, мы с Линой осваивали танцы. Она, научившись у сестры, обучала меня фокстротам, танго и вальсу-бостону. С каким трепетом и смущением я впервые положил свою руку ей на талию. А как мы оба вспыхивали, когда, сделав неправильное движение, я касался её груди или стукался об её коленки, и как мы оба смеялись, если я наступал ей на ноги.

 

   Запомнилась совместная с ней поездка на зимние каникулы. Доехав на попутной машине до Уялов, мы застряли. Прошедший дождь превратил несколько километров солончакового участка дороги в глиняное мессиво. Пришлось дальше двигаться пешком. Выбирая просохшие места и прыгая с кочки на кочку, мы прошли просевший участок дороги. По пути пришлось наблюдать, как местный житель пытался спасти своего, провалившегося в глинистую жижу, ишака. Хозяин тянул длинноухого за хвост, стараясь вытащить его на сухое место. Но этим самым только усугубил положение. Осел мордой нырнул в жижу и начал биться, погружаясь передней частью все глубже и глубже. Еще долго мы слышали понукания и причитания незадачливого ездока. Поднявшись на пригорок, вдали мы увидели одиноко бредущего хозяина осла. Его четвероногого спутника с ним не было.

 

   Дойдя до поселка Кызыл-Кала, стали ждать попутную машину, идущую в нужном нам направлении. Народу скопилось много. Расположились в неблагоустроенной и не очень чистой придорожной чайхане, где перекусили черствой лепешкой с чаем. К вечеру со стороны Курган-Тюбе подъехали две автомашины, идущие в нашу сторону: одна - бортовой ЗИС и другая - бензовоз. Кто пошустрее и понахальнее, залез на первую, нам же - более десяти человек - за весьма высокую плату, достался бензовоз без бортов. Для безопасности между задней горловиной цистерны и кабиной мы натянули, поданную шофером веревку, взгромоздились на цистерну и, держась за страховку, поддерживая друг друга, двинулись в путь. В дороге несколько раз застревали, но благодаря тому, что на двух машинах ехало много народа, буксовавшие машины общими усилиями быстро вытаскивали из грязи. При выезде из гор, километрах в восьми от нашего района, бортовая машина оторвалась и ушла вперед. Через некоторое время после этого наш бензовоз застрял и, как мы не старались, вызволить его не смогли. Оставив машину с шофером, спотыкаясь и оступаясь в темноте, пешим порядком двинулись дальше. Под утро стало холодно. Лина была одета в пальто, на мне была телогрейка. Сзади, через плечо, у меня висел чемоданчик, а спереди - свернутое байковое одеяло, в которое мы закутывались, сидя на холодной цистерне бензовоза.

 

   Начал одолевать сон. Бороться с ним было все труднее и труднее. Я брел, время от времени открывая глаза и следя за ногами впереди идущего. На рассвете подошли к району. Лина свернула домой раньше, а мне нужно было пройти еще с километр. На дорожке к дому, которая проходила через старое мусульманское кладбище рядом с крепостью, я присел на свой чемоданчик и заснул. Когда приоткрыл глаза, то уже было светло, по главной дороге люди шли на работу. Что уж они думали, глядя на меня, сидящего в такую рань на кладбище, можно только догадываться. Через десяток минут я здоровался с родными, не поев свалился на кровать и проспал до следующего вечера.

 

   В этих поездках на каникулы происходили и другие приключения. Однажды мы выехали из дома в Сталинабад на грузовой машине, идущей через Курган-Тюбе. Предстояла переправа паромом через реку Вахш. Не успели отъехать от района, как у машины лопнул один из баллонов, а километров через пятнадцать, один за другим, еще два. Запасных скатов не было. Пассажиры до поселка Джиликуль, расположенного по ту сторону реки, двинулись своим ходом. Когда спустились в пойму реки, шагая по песчаной дороге в камышовых зарослях и помня, что рядом в "Тигровой балке" водятся тигры, стали разыгрывать идущего с нами милиционера. Нам, мол, не страшно, у нас охрана с оружием. Приняв нашу шутку за чистую монету, милиционер на полном серьезе произнес: "Э, из этого нагана и с пяти метров ни в кого не попадешь". Мы резонно поинтересовались: "Зачем же ты тогда его носишь?" В ответ услышали: "Положено". Часов в двенадцать ночи подошли к паромной переправе и хором начали звать паром с той стороны. Не докричавшись, попросили нашего милиционера выстрелить в воздух. Он немного поартачился, но все же выстрелил. С того берега послышался заспанный голос паромщика, долго интересовавшегося, кто мы, и что нам нужно. Мы опять заорали, прося пригнать паром за нами. Вскоре послышался плеск воды, из темноты выплыл борт парома. Спустя полчаса мы были на том берегу. Паромщик на ломаном русском языке объяснил, что до поселка два "таша". Посчитав это за два километра, мы бодро зашагали вперед. Прошли два, пять, десять километров, а поселка все не было. И только тогда кто-то из наших местных попутчиков вспомнил, что "таш" - это расстояние около восьми километров. Проклиная паромщика с его мерами измерения и наших горе-переводчиков, мы к утру, уставшие, со сбитыми ногами, еле-еле добрались до Джиликуля, откуда на попутных машинах выехали в Курган-Тюбе.

 

   Сейчас на месте той паромной переправы над Вахшем возвышается современный бетонный мост, за который во время гражданской войны в Таджикистане в 1992 году между различными группировками шли бои. Мост пытались взорвать, но не успели - что-то помешало. Когда я узнал об этом, мне вспомнился наш милиционер с его наганом-пугачем, сослужившим нам добрую службу в то далекое и спокойное время.

 

   Приезжая домой на каникулы я видел, что условия жизни родителей ухудшились. После происшедшего с Яном Богуславичем он стал работать простым огородником в больнице. Нас заставили сменить квартиру. В последнее время жизни в Микоянабаде наша семья проживала в небольшой глинобитной мазанке из двух комнатушек с глиняными полами. Но и там мама старалась поддерживать порядок и чистоту: регулярно белила стены и печку, мыла полы раствором коровяка. Материально было очень тяжело. Нужно было учить меня, да и подрастающие братишки требовали своего.

 

   В районе заметно изменилось отношение наших бывших школьных товарищей к нам, учившимся в городе. С их стороны появилось какое-то отчуждение, сквозила неискренность в разговорах. Понять это было трудно и обидно. С этого наши пути стали расходиться, хотя случались и неожиданные встречи.

 

   У нас в школе училась симпатичная смугленькая украинка Галка. Когда я приезжал на каникулы, то иногда виделся с ней. Она в то время уже была учащейся Курган-Тюбинского педучилища. Позже моя мама рассказала мне, что Галка после окончания училища была направлена в кишлачную школу, где вышла замуж за местного учителя-кунграта. В быту он потребовал от неё соблюдать местные обычаи и дома носить соответствующую одежду, вплоть до эзоров - традиционных национальных женских штанов до щиколоток.

 

   Прошли годы. Где-то в конце шестидесятых ко мне - заведующему отделением Душанбинского индустриального техникума - в кабинет постучалась и вошла темненькая с круглым личиком девушка, наша ученица. Поздоровалась и передала привет от своей мамы. Как оказалось, её мама и была та самая Галка из Микоянабада. Девушка поведала мне, что мама живет всё в том же кишлаке, у них большая семья и что мама хотела бы встретиться со мной. Я, естественно, не возражал. Спустя некоторое время встреча состоялась. В рабочий кабинет робко вошла женщина, мало напоминавшая былую Галку: съежившаяся, в платке и цветастой одежде и с виноватой улыбкой на лице. Она долго и подробно рассказывала о своей жизни - жизни наложницы, хотя и обеспеченной, имеющей пятерых здоровых детей, но всю жизнь жалеющей о происшедшем. Уходила она от меня со слезами и просьбой помочь её дочери окончить техникум. Дочь техникум окончила, о судьбе её матери больше я ничего не слышал...

 

   В конце второго курса мы пошли на производственную практику. Меня и еще двоих учащихся из нашей группы направили в электроцех Сталинабадского хлопкозавода. Под руководством известного среди электриков города обмотчика мы знакомились с конструкцией электрических машин, перемоткой обмоток электродвигателей. Он нам дотошно объяснял отличие петлевых обмоток от волновых, заставлял чертить их схемы цветными карандашами. На заводе вникали в работу дизельной электростанции и промышленного электрооборудования. Там я первый раз поднялся на монтерских когтях на электрическую опору. Все это, вместе с пройденным курсом электрических машин, в скором времени позволило мне впервые проявить себя с профессиональной стороны.

 

   Находясь на каникулах у себя в районе, я ловил рыбу на одном из небольших оросительных каналов. Двигаясь вниз по течению, дошел до небольшой межколхозной ГЭС. В те годы в республике энергосистемы почти не было, электроэнергию в районах получали от небольших дизельных и гидроэлектростанций. Войдя в здание ГЭС, я увидел, что агрегат стоит. Подошедший местный пожилой мужчина, обслуживавший станцию, объяснил мне причину остановки: почему-то не возбуждается генератор. Покопавшись в своей памяти, я решил осмотреть коллектор возбудителя. И действительно, он был почерневшим, щетки подгорели и стояли не на месте. Я попросил заменить некоторые из них, запустить турбину и почистить коллектор, а затем осторожно повернул щеткодержатель - генератор возбудился. Мы установили нужное напряжение, ГЭС заработала.

 

   Заведующий станцией был удивлен, что я, еще такой молодой, так быстро нашел неисправность. Поблагодарив меня, он в качестве поощрения вручил мне "мукофот" (премию) - большую продолговатую дыню.

 

   Все это напомнило мне случай, происшедший с известным физиком, будущим академиком Петром Леонидовичем Капицей. Когда он в тридцатые годы находился в Германии, одна из фирм попросила его проконсультировать и помочь им устранить сильную вибрацию одного из работающих у них агрегатов. Капица внимательно осмотрел машину, попросил тяжелый молоток и ударил им в определенное место механизма. Вибрация прекратилась. За выполненную работу он запросил тысячу марок. Немцы усомнились: " Герр инженер, разве один удар молотком стоит таких денег?" На что Капица ответил: " Удар молотком стоит всего лишь одну марку, а остальные 999 - за определение места удара".

 

   Да, оценить стоимость интеллектуального труда весьма сложно, чем кое-кто у нас и воспользовался. Сейчас нашему ведущему инженеру, работающему в области атомной энергетики или ученому, сделавшему открытие в микробиологии, живется гораздо хуже, чем безголосым "звездам" или рассказчикам анекдотов, ежедневно мелькающим на экранах телевизоров.

 

   Тогда на ГЭС я получил моральное удовлетворение и был рад, впервые увидев, как, благодаря знаниям, произошло физическое превращение - стоявшая до этого электростанция заработала. Впоследствии, в течение всей жизни, духовное удовольствие, получаемое при достижении цели, у меня всегда стояло выше меркантильных соображений.

 

   В техникуме о ремонте на ГЭС я рассказал преподавателю курса электрических машин. Он похвалил меня, после чего, выражаясь современным языком, мой "рейтинг" среди преподавателей и сокурсников значительно возрос.

 

   Основные электротехнические дисциплины в техникуме нам преподавали инженеры-электрики Зайцев Павел Андреевич, работавший проектировщиком и Пак Александр Иванович - главный энергетик завода "Трактородеталь". Павел Андреевич был проще и доступней, Александр Иванович - аккуратен, всегда подтянут, даже рабочая спецовка, в которой он иногда приходил к нам на лекции прямо с работы, на нем сидела не хуже элегантного костюма.

 

   Учеба давалась мне легко. Я внимательно слушал и конспектировал лекции на занятиях, утром только перелистывал тетрадь - в памяти все восстанавливалось. Всегда старался разобраться в процессе, тогда и запоминать ничего не надо было - одно вытекало из другого.

 

   После войны не хватало учебников. По многу часов мы сидели в республиканской публичной библиотеке им. Фирдоуси. В летнем зале библиотеки под чинарами стояли простые некрашеные деревянные скамейки, в которых водились клопы. Как они нас ели!

 

   В курсовом проекте я рассмотрел вопрос электроснабжения своего Микоянабада. По памяти составил план района, распределил нагрузки, выбрал подстанции и рассчитал электрические сети. Работал над проектом с увлечением. Перед глазами стояли улочки, по которым мы бегали пацанами, но уже освещенные электрическими фонарями. Интересно, почему так запоминается виденное в детстве? До сих пор, стоит только настроиться, подробно, до каждого кустика и арычка умозрительно представляю свой поселок. При этом вижу не только картинку, но и чувственно воспринимаю её детали: запахи, звуки, веяние ветра и еще что-то, чего не возможно передать словами. Может это и есть "дым Отечества", о котором когда-то говорил Державин.

 

   На последнем курсе Павел Андреевич уже привлекал меня в качестве своего ассистента при приеме экзаменов. Мои сокурсники принимали это с пониманием, без шуток и иронии.

   Тем временем в общежитии шла своя жизнь. Наши жилые комнаты находились рядом с классами. Спали мы чуть ли не до самого звонка на занятия, готовили еду там же где и жили, из-за чего в коридорах техникума часто ощущался запах пищи.

 

   В нашей комнате проживало около 20 человек, все "русскоязычные". Несколько человек были значительно старше других. Рядом с моей кроватью стояла кровать бывшего военного моряка из Поти, постоянно носившего черную суконную форму с широчайшими брюками-клешь. Жил с нами и инвалид войны на протезе Валентин Лосев, знавший наизусть много стихов Есенина, которого в то время почти не издавали. Декламировал он их меланхолично, с какой-то беспросветностью. Это увлечение Есениным, его кабацким циклом и игра в городского гуляку-хулигана привели к тому, что Валентин, в конце-концов, спился, превратившись в того, кого впоследствии стали называть "бичами", а затем - "бомжами".

 

   Как-то, спустя года три после окончания техникума, мы с мамой поехали из Такоба в Сталинабад за покупками. На базаре, проголодавшись, сели за столик и заказали пельмени-манту. Только приступили к еде, к нам, хромая, подошел неряшливо одетый и хмельной мужчина и протянул руку с просьбой помочь. Взглянув на меня, он тут же резко повернулся и ушел. Это был Валентин. Видно и пьяный он узнал меня.

 

   Позже о Лосеве в одной из местных молодежных газет появилась статья, в которой обвинялись общественные организации, не помогающие таким людям как Валентин вернуться к нормальной жизни. Как сложилась дальнейшая судьба нашего фронтовика-инвалида, не знаю.

 

   В конце сороковых в Средней Азии прошла череда сильных землетрясений. В 1948 году был разрушен Ашхабад в Туркмении, у нас в 49-м - погребен райцентр Хаит. Случались и меньшие сотрясения. Заговорили о "Сарезском феномене". Проблема Сареза вновь стала актуальной. Суть её заключалась в следующем.

 

   18 февраля 1911 года на Памире во время землетрясения правобережная часть реки Мургаб рухнула вниз. Южный склон Музкольского хребта обнажился на высоту более полутора километров. Обвал был такой силы, что отдельные камни разлетелись на 15 км вокруг, а глыбы весом в несколько тонн отбросило на расстояние более трех километров. Образовавшаяся каменная плотина высотой 700 м и шириной гребня в 5 км перегородила реку. Завалило кишлак Усой со всем его населением. Со временем, перед плотиной образовалось озеро, затопившее несколько кишлаков, в том числе и Сарез, по имени которого возникшее озеро и назвали. С каждым годом количество фильтрующейся воды через плотину увеличивалось. Появилось опасение, что произойдет прорыв плотины и накопившаяся вода ринется вначале в долину реки Бартанг, а затем Пянджа и Аму-Дарьи. Сарезское озеро находится на высоте 3239 м над уровнем моря. Поэтому, обрушившись вниз, волна сухопутного цунами в долинах названых рек сметет все на своем пути, вплоть до Аральского моря.

 

   В 1948 году ученые опубликовали прогноз, в котором предсказывали, что катастрофа может произойти через двадцать лет. Ашхабадское и Хаитское землетрясения только подогрели эти опасения. Был усилен контроль за гидрологическим режимом Сареза. К счастью, прогноз не оправдался. К 1960 г. Уровень воды в озере установился неизменным. В настоящее время глубина Сареза достигает 505 метров. Опасность прорыва завала остается.

 

   Участившиеся землетрясения нагнали страху и на нас. В один из дней, мы около техникума играли в волейбол. Последовал сильный толчок. Взглянув на рядом расположенное поле (сейчас на этом месте находится телецентр), я увидел, как по земле бежала волна вспучивания. Из окон первого этажа техникума выпрыгивали учащиеся. Внутри здания потрескались некоторые перегородки. Сила землетрясения была в пределах 5-6 баллов.

 

   Целый день мы ждали повторения толчков, в здание не входили. Только к вечеру немного успокоились и разошлись по своим комнатам. К ночи, как всегда, кто лег спать, кто готовился к занятиям. Мы, бодрствующие, решили разыграть своих товарищей. Открыли дверь в коридор, выключили свет в комнате и стали кричать: "Землетрясение!" При этом, за спинки раскачивали кровати спящих, по полу с грохотом катали наше чертежное пособие - чугунную задвижку Лудло. Проснувшись, наши однокашники кто в чем, сталкиваясь друг с другом, рванулись к освещенному проему двери. Только после нашего дружного хохота до них дошло, что это шутка.

 

   Когда все угомонились, лег спать и я. Проснулся от ужасной какофонии, раздававшейся в комнате. Все качалось, потолок надо мной был наклонный. Я соскочил с кровати, накинул на себя простыню и босой бросился к двери. При этом ударился о ножку кровати и вывернул себе мизинец на ноге. Тут до меня дошел смех моих товарищей, и я понял, что теперь потешаются надо мной. Произошло все по таджикской пословице: "Бад ба бадхох мерасад" - зло постигло самого зложелателя.

 

   За время жизни пришлось пережить и другие землетрясения, ощущавшиеся у нас: Газлинское, Ташкентское, землетрясение рядом с Душанбе, в результате которого оползень полностью завалил кишлак Шарора. Из всех жителей в живых осталась одна малолетняя девочка, которую потом в детдоме так и назвали Шарора - Искорка.

 

   Сколько раз под лай напуганных собак, с бешено бьющимися сердцами, мы вскакивали ночью от подземных ударов, хватая детей и придерживая шкафы с позвякивающей в них посудой. При более чувствительных толчках становились в проемы дверей, бежать с верхних этажей было бессмысленно: лестничные клетки наименее прочны в конструкции здания.

 

   Хорошо запомнилось как ночью, вскоре после свадьбы, мы проснулись от содрогания земли. Моя жена, ленинградка, не понимая, что происходит, бросилась мне на шею. Пришлось объяснять, что это такое и долго успокаивать её. Впоследствии подземные толчки она воспринимала уже более хладнокровно.

 

   Города, разрушенные землетрясениями, в те годы поднимали из руин всей страной. Ашхабад, Газли, Ташкент быстро отстроили и сделали их краше, чем они были до происшедших с ними трагедий. Спитак в Армении восстановить не успели - наступил развал Советского Союза...

 

   Несмотря на происходящие потрясения в прямом и переносном смысле, мы, одновременно с учебой, старались пользоваться благами жизни. Начали увлекаться танцами. Зимой ходили в Дом офицеров, клуб авиаторов и к железнодорожникам, а в теплое время года пропадали в ЦПКиО - центральном парке культуры и отдыха. Туда проникали через забор, а на открытую танцплощадку - благодаря знакомым контролерам на входе.

 

   В ту пору, кроме фокстротов и танго, в ходу были бальные танцы: вальс, вальс-бостон, полька, падэспань. Танцевать надо было уметь. Все движения производились синхронно с партнером и малейшее несогласование сразу выдавало танцора и приводило, в лучшем случае к оттаптыванию ног, в худшем - к падению. Я испытал это на себе. Танцевали падэспань. Мы со своей землячкой Валей шли вальсом, а остальные как положено (у обоих танцев размер 3/4). Нас вытеснили на край, кружась, мы вылетели с бетонной площадки и оба упали. К счастью, около своих. Нас сразу окружили наши ребята и девчата, мы поднялись, отряхнулись и продолжили танец. Уже в зрелом возрасте, гуляя в парке, я показывал своим детям место, где мы с Валей когда-то так позорно грохнулись.

 

   На танцплощадке бывали асы своего дела. Все смотрели на них с восхищением и завистью, а если они приглашали на танцы наших девчат, то счастливицы потом долго вспоминали об этом. Девушки из общежития со своими ребятами старались не танцевать, за что мы им мстили: за один танец до закрытия потихоньку сбегали домой. Возвращаться с чужими девчата боялись, по пути встречались темные улицы. На танцплощадке городские ребята хулиганили: рассыпали местный табак "насвой" в смеси с молотым красным перцем. Распаренные и вспотевшие во время танцев дамы чувствовали себя при этом не очень комфортно.

 

   Зимой мы любили ходить в цирк. Он был деревянный, внутри покрашенный синей краской. В нем всегда пахло конюшней и было холодно. Находился цирк за парком пионеров, с которым у меня связаны воспоминания еще о довоенной поре. Когда мы с мамой ездили в Сталинабад, то она водила меня в этот, так называемый, парк. Запомнилось, как я катался на роликовой площадке со ската, сооруженного из выгнутых рельс. Это была жалкая пародия на "американские горки". Сильно растопырив ноги, я чуть не ударился о растущее рядом с "горкой" дерево.

 

   В начале 90-х годов в этот детский парк мы водили своих внучек. Все там изменилось. Более современной стала планировка парка, появились занятные скульптуры животных, площадки для игр детей разного возраста. Тех примитивных "горок" уже не было, я нашел только то дерево, которое когда-то чуть не принесло мне беды. Оно стояло старое и корявое...

 

   После войны в нашем цирке выступали известные артисты. Мы с ребятами ходили на дрессировщика львов Бориса Эдера, иллюзиониста Эмиля Кио, были поклонниками борьбы, которая весь сезон шла на манеже цирка чуть ли ни каждый день. Борьба была показушной, наподобие нынешнего арм-рестлинга. Выходили Ян Цыган, Ваня Толстяк и другие, бывшие у всех на слуху, борцы. Играя бицепсами, блестя намазанными маслом телами, они начинали толкать друг друга животами, выворачивать партнеру руки и ноги, заламывать голову и прыгать на поверженном противнике. Публика распалялась, криками подбадривая своих любимцев. На них делали ставки как в тотализаторе на ипподроме.

 

   После окончания третьего курса я проходил практику на сооружении открытого распределительного устройства 35 киловольт строящейся ГЭС-2 Варзобского каскада. Оборудование было английское. Монтаж производился в самую жару, на солнцепеке. Мы то и дело бегали пить сырую воду из протекающего неподалеку арыка. В результате, вместе с моим однокурсником Виктором Саушкиным, схватили острую дизентерию. Я тут же сел на голодную диэту, попивая только плиточный смородиновый чай и через неделю выздоровел. Мой же напарник надолго попал в инфекционную больницу.

 

   Лет пять спустя, выпускник нашей группы Давид Текс, работая уже на действующей ГЭС-2, на этом самом распредустройстве попал под высокое напряжение. Ему повезло: он немного обгорел, но трудоспособность не потерял.

 

   В последний год учебы в техникуме стипендия уже позволяла нам побаловаться сначала бражкой, которую по дешевой цене продавали в государственных киосках, а потом и пивом. Помню, как однажды наш Валька Конь на спор, за наш счет, за один присест выпил девять пол-литровых банок браги. Десятую не осилил. Он тут же опьянел и мы его под руки повели в ближайший туалет. Еле передвигая ноги, Валентин что-то бормотал о рекорде.

 

   Пиво пить любили в парке. Летом по вечерам все площадки и дорожки парка поливались, зелень освежалась - становилось прохладно. Там было много цветов, росли банановые пальмы, за которыми потом перестали ухаживать и они померзли. На горке показывали время цветочные часы, струи фонтанов подсвечивались цветными прожекторами. На волейбольных и городошных площадках парка слышались бурные возгласы болельщиков. По вечерам в раковине танцплощадки духовой оркестр исполнял эстрадную музыку, а недалеко, за забором, в Доме офицеров военный оркестр играл марши и отрывки из известных произведений классической музыки. Это была живая музыка, а не "кассетная", которую мы повсюду слышим сейчас.

 

   В парке действовало несколько маленьких уютных летних ресторанчиков, в которых за покрытыми белыми скатертями столиками, в стеклянных пузатеньких кувшинах с ручками подавалось вкусное ячменное пиво. Девушки-официантки были в белых кружевных передничках и чепчиках. Пиво все пили из высоких пивных кружек, к нему заказывали пивные сушки. У входов в ресторанчики можно было купить в кулечках жареные соленые урюковые косточки. Все было дешево, доступно даже нам, студентам.

 

   Со временем все это исчезло. Не стало белых скатертей, их заменил пластик, вечно скользский после протирки несвежими жирными тряпками, куда-то пропали кувшины и графины, потихоньку исчезли и кружки. В восьмидесятые пиво в основном стали пить у передвижных бочек, на корточках, из стеклянных консервных банок. А в начале 90-х в Душанбе дошло до того, что пиво разливали в полиэтиленовые пакеты, да и от самого пива осталось лишь название: оно изготавливалось с добавками сухофруктов, было кислое. Для получения пены и своих доходов продавцы в бочки подсыпали стиральный порошок. Наступал начальный этап рыночной экономики.

 

   На последнем курсе, наряду с участием в общественной жизни техникума, нас начали привлекать к более серьезным мероприятиям - проводить агитационную работу в период предвыборных кампаний. Весной 1950 года проходили выборы в Верховный Совет СССР. От Таджикистана кандидатами в депутаты баллотировались писатель Садриддин Айни и академик АН СССР Павловский Евгений Никанорович.

 

   В 70-е годы за заслуги в деле становления науки в Таджикистане в Душанбе перед институтом химии установили бюст Павловского. Уже на пенсии, проживая в г. Борисоглебске, мне вновь пришлось встретиться с этой фамилией: мы жили на улице Павловского (названа в честь брата Евгения Никаноровича) недалеко от школы, бывшей гимназии, в которой когда-то учился сам Евгений Никанорович.

 

   Во время проведения выборов агитаторы ходили и поторапливали избирателей своего участка проголосовать пораньше. С утра мы барабанили в двери: "На выборы! Пора голосовать!" И однажды влипли в историю. Я, вместе с нашей техникумовской девушкой-агитатором обходили свой участок. Постучав в двери одного из частных домов, мы вошли во внутрь и сразу поняли, что сделали это зря. За столом сидела веселая мужская компания выпивающих цыган. Меня тут же потащили к столу, а мою напарницу поволокли в спальню. Она с визгом отбивалась, как могла. Только тогда, когда я заявил, что за нападение на агитаторов им крепко попадет, мужики отстали от нас. Мы пулей выскочили из этого веселенького дома. "Чавалэ" со смехом и улюлюканьем проводили нас. Все обошлось благополучно, никуда заявлять о происшедшем мы не стали.

 

   В техникуме со всеми ребятами-однокашниками у меня установились нормальные приятельские отношения. Среди них были и закадычные друзья: Василий Корнев, Володя Вороненко. До сих пор поддерживаю дружбу с Александром Ивановичем Деревенченко, человеком доброй души, прошедшем Отечественную войну и работающим в свои 75 лет до сего времени. Он заканчивал войну в танковой армии Лелюшенко, которую уже после взятия Берлина бросили на помощь восставшим против немцев чехам в Праге. Саша любил показывать фотографию военных лет, где он был снят стоящим на какой-то высотке. Внизу открывалась панорама небольшого городка. Саша всегда комментировал: "На фоне завоеванных земель".

 

   Запомнилось, как однажды мы с Володей Вороненко во время сбора хлопка в Пахтаабадском районе решили съездить в город. На ближайшей железнодорожной станции забрались на тендер паровоза грузового состава, идущего в Сталинабад. Расположились прямо на угле, паровозная бригада в темноте нас не заметила. Когда пришли в общежитие, нас никто не узнал - были похожи на негров, белели лишь одни зубы. Сколько мы не трясли одежду, угольную пыль так и не вытряхнули. Пришлось заниматься стиркой. Свои повседневные штаны-бриджи из черного сатина мы намочили, пожамкав, выжали, высушили и одели, а вот рубашки, несмотря на стертые вкровь костяшки пальцев, так и не отстирали. Пришлось носить их пятнистыми.

 

   Василий и Володя были симпатичными ребятами. Первый напоминал Григория Мелихова из к/ф "Тихий Дон", а второй был небольшого роста, с узкими со смешинкой глазами. Зная, что я с этими ребятами в дружбе, многие девчонки почему-то открывали мне свои сердечные тайны, упрашивая меня свести их с моими корешами или, хотя бы, сообщить на какой танцплощадке мы будем этим вечером. Спустя годы с такими же откровениями обращались ко мне уже взрослые женщины, надеясь, что я помогу им установить контакты с понравившимися им моими приятелями. Но я никогда в жизни не слышал таких объяснений по отношению к себе.

 

   Незаметно подошел последний учебный семестр. Мы сдали экзамены, получили задания на дипломные проекты и разъехались на преддипломную практику. Я остался в городе. Практиковался на электроподстанции "Главная", напряжением 35/6 кВ. Она была в то время единственной в Сталинабаде подстанцией повышенного напряжения. Нас, пять практикантов, оформили стажерами и закрепили за опытными дежурными смен. Мы изучали оборудование и схемы по еще довоенным синькам, зубрили инструкции по эксплуатации и безопасности обслуживания электроустановок. К концу практики сменные, особенно в более спокойные ночные часы, уже доверяли нам проводить дежурство самостоятельно, а сами в соседней со щитом управления комнатке, кемарили на стареньком клеёнчатом диване.

 

   Территория, здание и электрооборудование подстанции содержалось в надлежащем состоянии, все во время ремонтировалось, красилось, белилось и убиралось. Начальник ,нженер Фишман, строго следил за этим.

 

   Когда я, лет тридцать спустя, повел своих студентов на эту подстанцию на экскурсию, то был весьма удручен: здание обшарпанное, порталы на открытом распредустройстве ржавые, само ОРУ заросло травой. Везде следы запущения. Дежурный персонал в помещении щита управления играл в домино. Отчего это произошло трудно сказать. То ли из-за того, что эта подстанция потеряла свою важность (в республике появились мощные подстанции напряжением 110, 220 и даже 500 кВ), то ли из-за наступающей всеобщей разрухи.

 

   А недавно, здесь, в Борисоглебске, я встретился с пожилой, с больными ногами и плохим зрением женщиной. Это была Нина Стадницкая - одна из дежурных подстанции, у которой мы проходили стажировку. Она тогда была молодой и симпатичной девушкой, года на три старше нас. Её постигла та же участь, что и нас - в начале 90-х вместе с семьей она была вынуждена покинуть Таджикистан.

 

   Закончив практику, приступили к дипломному проектированию. Мне предстояло выполнить проект районной электрической сети 110 кВ и понижающей подстанции 15 Мвт. Черновик расчетно-пояснительной записки проекта у меня сохранился до настоящего времени. При проектировании вычисления мы выполняли на логарифмических линейках. А сколько приходилось держать в голове различных табличных цифр: возведенных в квадрат, извлеченных из под корня, значения тригонометрических функций и другое. Как легко и просто стало вести расчеты нынешним студентам - нажал кнопку калькулятора или клавишу компьютера и ответ готов. Правда эта механизация иногда доводит до абсурда. У меня один студент так и не смог в уме извлечь квадратный корень из двадцати пяти - полез за калькулятором в карман.

 

   Чертежи мы чертили тушью, у всех были готовальни: у кого попроще, наши с вечно царапающими рейсфедерами, а у кого полнонаборные, трофейные немецкие. Если капали тушь на ватман, то не медля слизывали кляксу языком. Грязь с чертежей стирали подсушенными крошками от белой булочки.

 

   Со своим проектом я справился досрочно и стал помогать своим товарищам. Кроме того, знакомые девчата с текстильного отделения попросили сделать цветную отмывку своих генпланов. С одной из этих дипломниц произошел казус. Она, в женском санблоке проектируемого текстильного комбината, предусмотрела мужские писсуары. Обнаружив это, инженер с производства - консультант проекта - долго допытывался у автора, как она собирается пользоваться этими чисто мужскими сантехническими установками. Хорошо, что он эту ошибку увидел до защиты, оградив от насмешек и дипломницу и преподавателя - руководителя проекта.

 

   В это время мне еще раз пришлось встретиться с женским вероломством. Еще на третьем курсе у моей землячки Лины появился друг - старшекурсник с нашего отделения Петр Корохтенко. Я его немного знал, и когда Лина была на преддипломной практике на одном из рудников Киргизии, я в письме, вскользь, предупредил её, чтобы она с Петром была поосторожнее - товарищ ненадежный. Прошло время, практика закончилась. Отдыхая от проектирования, мы с ребятами пошли в парк на танцплощадку. В перерыве между танцами к нам подошел слегка выпивший Петр с Линой под руку. Он в то время уже начал работать, но их встречи продолжались. При всех он обратился ко мне: "Ну что же ты? Говоришь, я не надежный?" При этом его подруга стояла и улыбалась. Наши ребята ничего не поняли, а я готов был провалиться сквозь землю. Было стыдно и обидно за то, что я искренне доверился своей землячке, а она меня так просто предала. Не прошло и года как ей пришлось горько пожалеть о своем коварстве. Но об этом речь пойдет ниже.

 

   На защите дипломных проектов председателем государственной квалификационной комиссии у нас был известный в республике инженер-электрик Победимский. Когда защищалась единственная в нашей группе девушка Лада, то все ребята болели за неё. Доложив проект, она нормально ответила на заданные вопросы, но в конце защиты внезапно бросилась в нашу комнату, которая находилась напротив, упала на кровать и разревелась. Мы не могли ничего понять. Когда она немного успокоилась, то рассказала нам о причине такого непонятного поведения на защите.

 

   Во время практики наша однокурсница, дежуря на подстанции, завела телефонное знакомство со студентом Московского энергетического института, который тоже практиковался у нас на ГЭС-2. Как-то оба дежурили в ночную смену и болтали по телефону. Между прочим, Лада попросила своего собеседника напомнить принцип работы асинхронного электродвигателя. Студент, как мог, объяснил ей это.

 

   И вот, при защите проекта, председатель комиссии с многозначительной улыбкой, негромким голосом спросил её: "Так как же, все-таки, работает асинхронный двигатель?" Лада вспыхнула, что-то промямлила, и тут нервы у неё не выдержали, она выскочила вон.

 

   Как потом выяснилось, во время ночной телефонной беседы наших практикантов, к линии, каким-то образом, подключился Победимский, услышал разговор о двигателе... и не удержался от вопроса на защите. После окончания техникума Лада со своим знакомым уехала в Москву, где они вскоре поженились.

 

   Свой проект я защитил блестяще, получил диплом "С отличием", что в то время давало право поступить в любой технический ВУЗ страны без вступительных экзаменов. Такой же диплом получил и Кахор Махкамов с горно-геологического отделения. Он сразу же послал документы в Ленинградский горный институт, после окончания которого работал на угольной шахте в республике. Его заметили, перевели на руководящую партийную работу, где он дослужился до председателя Совета министров, а затем стал первым секретарем компартии Таджикистана. Это был последний секретарь ЦК КП Таджикистана, именно при нем закончилась деятельность компартии республики. Впоследствии от политики Кахор отошел и занялся (как большинство бывших партийных деятелей) крупным бизнесом.

 

   Мне же по окончании техникума учиться дальше не пришлось. Родители находились в тяжелом материальном положении, надо было работать и помогать им и своим братьям. За месяц до защиты диплома преподаватель Зайцев П. А. взял меня к себе на работу в проектную контору горисполкома. К выпускному вечеру я получил зарплату, что помогло неплохо отметить окончание техникума, которое мы всей группой вместе с преподавателями провели в летнем зале ресторана Дома офицеров.

 

   При распределении на работу меня уже официально направили в ту же контору на должность техника-электрика. Началась моя трудовая жизнь. Мне было девятнадцать лет.

 

НАЗАД                    ОГЛАВЛЕНИЕ                      ДАЛЬШЕ